Неточные совпадения
«И как они все сильны и здоровы физически, — подумал Алексей Александрович, глядя на могучего с расчесанными душистыми бакенбардами камергера и на красную шею затянутого в мундире
князя, мимо которых ему надо было пройти. — Справедливо сказано, что всё в
мире есть зло», подумал он, косясь еще раз на икры камергера.
Зато в доме, кроме
князя и княгини, был целый, такой веселый и живой
мир, что Андрюша детскими зелененькими глазками своими смотрел вдруг в три или четыре разные сферы, бойким умом жадно и бессознательно наблюдал типы этой разнородной толпы, как пестрые явления маскарада.
— Что
князь Николай Иванович? — спросил я вдруг, как бы потеряв рассудок. Дело в том, что я спросил решительно, чтобы перебить тему, и вновь, нечаянно, сделал самый капитальный вопрос, сам как сумасшедший возвращаясь опять в тот
мир, из которого с такою судорогой только что решился бежать.
Я все это напредставил и выдумал, а оказывается, что в
мире совсем не то; мне вот так радостно и легко: у меня отец — Версилов, у меня друг —
князь Сережа, у меня и еще»… но об еще — оставим.
«Вот он, le vrai grand monde», думал Нехлюдов, вспоминая фразу, сказанную
князем Корчагиным, и весь этот праздный, роскошный
мир Корчагиных с их ничтожными жалкими интересами.
В художественном творчестве Л. Толстого постоянно противополагается
мир лживый, условный и
мир подлинный, божественная природа (
князь Андрей в петербургском салоне и
князь Андрей, смотрящий на поле сражения на звездное небо).
Я очень рано в детстве читал «Войну и
мир», и незаметно кукла, которая называлась Андрей, перешла в
князя Андрея Болконского.
К феодальному
миру, о котором вспоминаю как о чем-то доисторическом, принадлежали также светлейшие
князья Лопухины-Демидовы.
Лев Толстой в «Войне и
мире» так описывает обед, которым в 1806 году Английский клуб чествовал прибывшего в Москву
князя Багратиона: «…Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами».
Кесарь совсем не есть нейтральное лицо, это —
князь этого
мира, т. е. начало, обратное Христу, антихристово.
Раскол был уходом из истории, потому что историей овладел
князь этого
мира, антихрист, проникший на вершины церкви и государства.
В безрелигиозном сознании нового человечества древние чаяния Царства Божьего смешались с чаяниями царства
князя этого
мира; обетования второго пришествия Христа затмились христианскими же обетованиями о пришествии земного бога — врага Христова.
Искушения христианской истории отразились на историческом христианстве, которое оказалось компромиссом подлинной религии Христа с царством
князя этого
мира.
Христос был распят тем
миром, который ждал своего мирского царя, ждал
князя этого
мира и не имел той любви к Отцу, которая помогла бы узнать Сына.
Богочеловек явился в
мир; мистический акт искупления совершился, но богочеловеческий путь истории еще не был найден, все еще оставалось обширное поле для подмены божеского человеческим, для соблазнов
князя этого
мира, который всегда охотно подсказывает, как лучше устроить
мир, когда Дух Святой не вдохновляет еще человечества.
Апокалипсические пророчества говорят о грядущем разделении
мира, об образовании в конце истории как царства
князя этого
мира, так и царства Христова.
Господа, — закричал он громко всем, —
князь утверждает, что
мир спасет красота!
Правда,
князь, что вы раз говорили, что
мир спасет «красота»?
— Да, ведь он писал письма… с предложениями о
мире… — робко поддакнул
князь.
По некоторым промелькнувшим словечкам он даже мог догадаться, что красавица немка, недели две тому назад, рассорилась с Настасьей Филипповной, так что во все эти дни о ней ничего не слыхала, и всеми силами давала теперь знать, что и не интересуется слышать, «хотя бы она за всех
князей в
мире вышла».
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не оставалось и слова на
мир, и раздраженный
князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Ришелье заявился в собрание «
князей и владык
мира сего» с самым смиренным видом; он всем кланялся, улыбался заискивающей улыбкой: но все отлично знали пущенную в курятник лису и держали ухо востро.
— Нет, я один. Mademoiselle Полина сюда переехала. Мать ее умерла. Она думает здесь постоянно поселиться, и я уж кстати приехал проводить ее, — отвечал рассеянно
князь и приостановился немного в раздумье. — Не свободны ли вы сегодня? — вдруг начал он, обращаясь к Калиновичу. — Не хотите ли со мною отобедать в кабачке, а после съездим к mademoiselle Полине. Она живет на даче за Петергофом — прелестнейшее местоположение, какое когда-либо создавалось в божьем
мире.
У меня своих четверо ребят, и если б не зарабатывал копейки, где только можно, я бы давным-давно был банкрот; а перед подобной логикой спасует всякая мораль, и как вы хотите, так меня и понимайте, но это дело иначе ни для вас, ни для кого в
мире не сделается! — заключил
князь и, утомленный, опустился на задок кресла.
Как проговорил Володимер-царь: «Кто из нас, братцы, горазд в грамоте? Прочел бы эту книгу Голубиную? Сказал бы нам про божий свет: Отчего началось солнце красное? Отчего начался млад светёл месяц? Отчего начались звезды частыя? Отчего начались зори светлыя? Отчего зачались ветры буйныя? Отчего зачались тучи грозныя? Отчего да взялись ночи темныя? Отчего у нас пошел мир-народ? Отчего у нас на земли цари пошли? Отчего зачались бояры-князья? Отчего пошли крестьяне православные?»
Лета от сотворения
мира семь тысяч семьдесят третьего, или по нынешнему счислению 1565 года, в жаркий летний день, 23 июня, молодой боярин
князь Никита Романович Серебряный подъехал верхом к деревне Медведевке, верст за тридцать от Москвы.
— Бьем тебе челом ото всего православного
мира, — сказал Годунов с низким поклоном, — а в твоем лице и Ермаку Тимофеевичу, ото всех
князей и бояр, ото всех торговых людей, ото всего люда русского! Приими ото всей земли великое челобитие, что сослужили вы ей службу великую!
Какое новое слово можно принести в этот
мир князей мысли?
Я знаю наперед, что пуще всех будет против
мира князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский да Григорий Образцов: первый потому, что сын
князя Мамстрюка и такой же, как он, чеченец — ему бы все резаться; а второй оттого, что природный нижегородец и терпеть не может поляков.
Князю Нехлюдову было девятнадцать лет, когда он из 3-го курса университета приехал на летние ваканции в свою деревню, и один пробыл в ней всё лето. Осенью он неустановившейся ребяческой рукой написал к своей тётке, графине Белорецкой, которая, по его понятиям, была его лучший друг и самая гениальная женщина в
мире, следующее переведенное здесь французское письмо...
На земле, на коврах, каких больше нет, — триста золотых кувшинов с вином и всё, что надо для пира царей, сзади Тимура сидят музыканты, рядом с ним — никого, у ног его — его кровные, цари и
князья, и начальники войск, а ближе всех к нему — пьяный Кермани-поэт, [Кермани — придворный поэт Тимура.] тот, который однажды, на вопрос разрушителя
мира...
Рогожин не любил ничего говорить о себе и, вероятно, считал себя мелочью, но он, например, живообразно повествовал о честности
князя Федора Юрьича Ромодановского, как тот страшные богатства царя Алексея Михайловича, о которых никто не знал, спрятал и потом, во время турецкой войны, Петру отдал; как
князю Ивану Андреевичу Хованскому-Тарарую с сыном головы рубили в Воздвиженском; как у
князя Василия Голицына роскошь шла до того, что дворец был медью крыт, а червонцы и серебро в погребах были ссыпаны, а потом родной внук его, Михайло Алексеич, при Анне Ивановне шутом состоял, за ее собакой ходил и за то при Белгородском
мире тремя тысячами жалован, и в посмеяние «Квасником» звался, и свадьба его с Авдотьей-калмычкой в Ледяном доме справлялась…
— Боже милостивый! — забормотал он, закрывая глаза и склоняя голову. — Благодарю тя за твои великие и несказанные милости, и ниспошли ты благодать и
мир дому сему!.. Ну, поздравляю вас, поздравляю! — заключил Елпидифор Мартыныч, подходя уже к
князю и вдруг целуя его.
— Так, сошел! — повторил
князь. — А потому человек, которого постигали в жизни подобные события, вряд ли способен к одной только ядовитости; а что он теперь обозлился на весь божий
мир, так имеет на то полное нравственное право!
Зала, гостиная и кабинет были полны редкостями и драгоценностями; все это досталось
князю от деда и от отца, но сам он весьма мало обращал внимания на все эти сокровища искусств: не древний и не художественный
мир волновал его душу и сердце, а, напротив того,
мир современный и социальный!
Впервые напечатана А.И.Герценом в «Полярной звезде» в 1856 году.]; потом стал ей толковать о русском мужике, его высоких достоинствах; объяснял, наконец, что
мир ждет социальных переворотов, что так жить нельзя, что все порядочные люди задыхаются в современных формах общества; из всего этого княгиня почти ничего не понимала настоящим образом и полагала, что
князь просто фантазирует по молодости своих лет (она была почти ровесница с ним).
— Господи помилуй! — воскликнул
князь. — Меня можно укорить в тысяче мелочностей, но никак уж не в этом. Этот
мир никогда меня ничем не волновал и не привлекал.
— И последнее время, — не унимался, однако, Миклаков, — княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна с бароном Мингером, и это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие
князя, и он даже полагает, что за подобные поступки княгини ему будто бы целый
мир плюет в лицо.
— А потому, вероятно, что деньги за то от
князя стала получать!.. Нынче ведь, сударыня, весь
мир на этом замешан, — пояснил ей Елпидифор Мартыныч и заметил при этом, что у княгини, против ее воли, текли уже слезы по щекам.
Наполеон досадовал, называл нас варварами, не понимающими, что такое европейская война, и наконец, вероятно по доброте своего сердца, не желая погубить до конца Россию, послал в главную квартиру светлейшего
князя Кутузова своего любимца Лористона, уполномочив его заключить
мир на самых выгодных для нас условиях.
Царя Петра они с ума споили; брата Иоанна ставят ни во что, комнату его дровами закидали; меня называют девкою, как будто я и не дочь царя Алексея Михайловича;
князю Василью Васильевичу (Голицыну) хотят голову отрубить, — а он добра много сделал: польский
мир учинил; с Дону выдачи беглых не было, а его промыслом и с Дону выдают.
С каждым днем узнавая короче этого добродушного, горячего до смешного самозабвения и замечательно талантливого человека, я убедился впоследствии, что одну половину обвинений он наговорил и наклепал сам на себя, а другая произошла от недоразумений, зависти и клеветы петербургского театрального
мира, оскорбленного, раздраженного нововведениями
князя Шаховского: ибо при его управлении много людей, пользовавшихся незаслуженными успехами на сцене или значительностью своего положения при театре, теряли и то и другое вследствие новой системы как театральной игры, так и хода дел по репертуарной части.
В «Записках» же он отвечает: «что он в воле великого
князя, старейшего своего брата, и повеление его исполнит охотно, что он согласен с мнением Изяслава, понеже
мир для сохранения пользы всего государства лучше на сей случай, нежели война».
Поражения, претерпенные от половцев, оправдываются большею частью тем, что мы не могли противиться превосходному множеству. Рассказывая о вероломном убийстве Китана и Итларя половецких (1095), автор говорит о том, что Владимир Мономах сначала противился этому, но не упоминает ничего о том, что он наконец на это согласился. О походе 1095 года, когда Святополк купил
мир у половцев, сказано в «Записках», что Святополк пошел на них с войском, а они, «уведав о приходе великого
князя, не мешкав, ушли».
Владимир представляется благородным мстителем за брата, а Ярополк — кротким
князем, хотевшим
мира и любви.
Мирясь с Давидовичами, великий
князь посылает за советом к брату,
князю смоленскому, и тот отвечает — по летописи: «Брат, ты меня старше, то как хочешь, так и делай; если же ты удостоиваешь спрашивать моего совета, то я бы так думал: ради русских земель и ради христиан
мир лучше…», и пр.
Если б
князь был петербургский житель, он бы задал ему завтрак в 500 р<ублей>; если имел в нем нужду, даже пригласил бы его к себе на бал или на шумный раут потолкаться между разного рода гостями, но ни за что в
мире не ввел бы <в> свою гостиную запросто человека постороннего и никаким образом не принадлежащего к высшему кругу; но
князь воспитывался в Москве, а Москва такая гостеприимная старушка.
Умеет автор читать летописи! Там сказано: «месяца себтября в 2, а в неделю 15, в лето создания
мира 6420». Стр. 55. «Большая часть этих законов (изложенных в договоре Олега) имела силу в Новгороде еще до пришествия норманцев, и по ним-то хотели управляться новгородцы, призывая к себе
князей на княжение».
А
князь им говорит: «У вас Кузьма
Захарьев, Сухорук, то дело знает;
Он человек бывалый и служилый,
Ему такое дело за обычай!
Его просите! Буде согласится,
И я, не мешкая, сбираться буду».
Нас накормили, брагой напоили
И с
миром отпустили. Вот и все.
Кузьма Захарьич! ведомо тебе,
Что мы всем
миром посылали к
князюДимитрию Михайловичу в Пурех
Нижегородцев, выборных людей
Из всех чинов, с великим челобитьем.
Князь Дмитрий наше челобитье принял
И приказал сказать всему народу,
Что ради веры пострадать готов.
У сбора же казны и у раздачи
На жалованье ратным людям денег
Приговорили кланяться тебе
И звать к мирскому делу неотступно.